Журнальный мир

Я не слышал о том, чтобы Михаила Жванецкого называли шестидесятником. Мне кажется, его и не считали шестидесятником — возможно, потому что широкая известность Михаила Михайловича началась в семидесятых. Вот что писал об этом Народный артист России, кинорежиссер Вадим Абдрашитов: «Жванецкий — замечательный писатель, определивший в нашей жизни очень многое. Я имею в виду то поколение, которое пришло на смену шестидесятникам. Пришло новое время, и, собственно, Жванецкий его возглавил».

Абдрашитов считает так. Но по моим субъективным ощущениям подобный стереотип не дает полного понимания судьбы и творчества великого сатирика.

Лев Аннинский определяет шестидесятников как поколение людей, «становление которых падает на эпоху хрущевской Оттепели (1953–1968). По второй половине этой эпохи (отчасти уже и послехрущевской, но еще либеральной) их и называют шестидесятниками; но называют и по первой половине: «поколением Двадцатого съезда». Кто пришел за ними? Где грань?

Сам Михаил Жванецкий в поэтической зарисовке «Шестидесятникам», не колеблясь, использует слово «мы».

«И мы идем. И помним. И знаем. И счастливы. И немолоды. И все позади. И все внутри.

И мы знаем. И мы любим. И мы правы.

Мы теперь правы.

Отныне мы правы».

В чем же правы шестидесятники, в чем их правота? Речь, конечно, идет о борьбе за свободу личности и права человека. Время расставило все по своим местам и дало этому поколению самую высокую оценку. Мне кажется, Жванецкого все-таки можно отнести к шестидесятникам — по характеру, по устремлениям, по стилю жизни. Да и по датам профессиональной деятельности тоже — ведь уже в 1964 году он стал завлитом в театре Аркадия Райкина, а в 1969-м была поставлена легендарная программа «Светофор», в которой в исполнении Райкина прозвучали миниатюры Жванецкого «Авас», «Дефицит», «Век техники», ставшие известными всему Союзу. К своему стыду признаюсь, что прогремевшие миниатюры для меня некоторое время ассоциировались с именем блистательного Аркадия Райкина. А теперь я понимаю, что уже в них отчетливо прозвучал самобытный голос настоящего Жванецкого.

В юмористических зарисовках говорилось о том, что знали, но стыдливо умалчивали. Жванецкий с детским простодушием, запальчиво прокричал: «А король-то голый!», и печально замалчиваемые секреты полишинеля — «совка» — были высмеяны со сцены, да так, что после Жванецкого о них открыто заговорили все.

Ранняя биография писателя также вобрала в себя характерные черты судьбы шестидесятника. Он родился в Одессе. Вскоре семья переехала в Томашполь, небольшой городок Винницкой области, где отец работал хирургом и главврачом районной больницы, а мать — стоматологом. Как вспоминал Михаил Михайлович, больница располагалась в бывшем барском доме, в том же доме была и квартира Жванецких.

«Я вырос, в общем, среди тампонов, бинтов. Капельниц не помню, тампоны помню, трехколесный велосипед, и я — всегда в окружении больных».

Вероятно, эта ранняя близость к чужому горю и развила в будущем писателе уникальную душевную чуткость, которую мы ощущаем в каждом его произведении.

С началом Великой Отечественной отца Жванецкого призвали в армию, он стал военврачом. Оставшаяся в Томашполе семья с приближением немцев была направлена в эвакуацию. Михаил Михайлович
признавался, что в силу возраста мало что запомнил из того периода.

«Единственное, что помню: я увидел бричку без лошадей. Это был автомобиль, ГАЗ. Но я не видел лошадей, впервые я увидел такое… И мы уже с мамой на этом ГАЗоне доехали до железнодорожной станции Вапнярка и уехали в эвакуацию».

Потом — возвращение из Ташкента в Одессу после освобождения города в 1945 году. К счастью, отец уцелел на войне, но она не ушла в прошлое с его возвращением. Подрастающего Михаила Михайловича вновь окружали раненые, которых лечил отец.

«Много и одноногих было… Очень интересно было смотреть, как на одной ноге стоял раненый вылеченный, с костылем в той руке, где у него была нога. Всюду, где я рос, были люди в больничных халатах».

Знание войны по отрывочным детским впечатлениям, по рассказам родных, чьи воспоминания еще кровоточили, по людям, покалеченным в боях, один вид которых подчас говорил больше, чем сотни книг, — это то, что повлияло на мировоззрение всего нашего поколения. Наверное, нам повезло: мы были совсем детьми, и война не поломала нашу психику, но мы видели своими глазами настоящую человеческую трагедию, а не бравурное движение от победы к победе, как это показывалось во многих фильмах того времени.

По окончании школы Михаил Жванецкий, как и положено шестидесятнику, выбрал профессию, далекую от искусства: поступил в Одесский институт инженеров морского флота по специальности инженер-механик подъемно-транспортного оборудования портов. Как студенты развлекались в свободное от учебы время? Дружеские вечеринки, танцы и, конечно, художественная самодеятельность. Так в ту пору было, наверное, во всех вузах. Во всяком случае, в Ленинградском Институте точной механики и оптики, который я окончил в шестидесятые, у нас были и агитпоходы по области, и концерты, и «Студенческие Окна Сатиры», и КВНы.

Вот что воспоминал сам Михаил Жванецкий:

«Во время учебы в Водном судьба вознесла меня на высокую должность — комсорг факультета механизации портов. Однажды меня вызвали в комитет комсомола и сказали: "К нам поступил интересный парень. Говорят, участвовал в самодеятельности. Присмотрись к нему". Тогда я ничего не слышал ни о какой самодеятельности, не думал о том, что вообще можно выступать на сцене. Но время было такое хорошее: только-только умер Иосиф Виссарионович. Уже можно было говорить, что хочешь, петь, танцевать, смеяться, почти над кем хочешь. И в это время появился Витя Ильченко. Мы познакомились и подружились».

С этого разговора, по существу, и начался творческий путь Михаила Жванецкого. Вместе с Виктором Ильченко они писали сценарии для вечеров, а потом собрали команду студентов со всех вузов города, назвав ее «Парнас-2». Название придумал Михаил Михайлович. Когда его спрашивали, почему «Парнас-2», он отвечал: «Парнас-1 был на Олимпе, а в Одессе — Парнас-2». Тогда же в их компании появился Роман Карцев.

После окончания института Жванецкий работал механиком по кранам в Одесском порту, Ильченко — там же механиком по автопогрузчикам. А Карцев уехал в Ленинград, и в конце 1962 года его приняли в Театр миниатюр Аркадия Райкина.

Однажды Михаил Михайлович получил письмо от друга, где говорилось, что один из монологов Жванецкого включен в программу театра и пользуется большим успехом у зрителей.

«После смены помчался показывать письмо маме, — вспоминал Жванецкий. — Мама ничего не поняла. Я говорю: "Наверное, надо мне поехать туда?" А она: "Куда ты поедешь? Это не специальность!.." Потом мама посылала мне в Ленинград по три рубля в письме. Очень хорошо помню, как однажды у меня осталось только 50 копеек, и я шел пешком через мост в Кунсткамеру, где в столовке можно было пообедать задешево».

В Ленинграде Жванецкий, тогда скромный автор, жил на одной из городских окраин — в Ульянке, на улице Стойкости, которую метко называл улицей Терпимости. От конечной станции метро — еще сорок минут на автобусе.

Вот как, с присущей ему иронией, описывал этот период сам сатирик:

«Я жил в Ленинграде: улица Стойкости, 19, квартира 87. В мою однокомнатную квартиру приходили Миша Барышников, Саша Володин, Саша Демьяненко, Сережа Юрский. Она находилась очень далеко от центра. Я даже когда-то писал, что там уже был слышен лай московских собак. Те, кто туда приезжал, уехать не могли: метро только до одиннадцати, до метро — автобус, телефона нет, такси не вызовешь. Поэтому возникали самые разнообразные связи, множество незаконных детей… Так — двенадцать или четырнадцать лет».

Как и положено шестидесятнику, в юности Михаил Жванецкий был бессребреником, но долго проедать родительские деньги он тоже не мог. Его трогательное отношение к матери отразилось в написанной им позднее гениальной фразе: «Не так страшно украсть деньги у мамы, как наблюдать, как она их ищет». Поэтому, в конце концов, Жванецкий набрался смелости и сообщил даже не самому Райкину, а его жене, что решил вернуться в Одессу, чтобы работать в порту. И только после этого Райкин вызвал Жванецкого к себе и сказал: «Тебе не надо уезжать. Мы тут решили — ты получишь пятьсот рублей… Мы составим контракт».

Наверное, именно после этого Жванецкий смог, наконец, полностью сосредоточиться на работе писателя-сатирика. Потом пришел оглушительный успех его новых миниатюр, исполнявшихся Райкиным, затем — создание собственного Одесского театра миниатюр и настоящая известность, которая осталась с ним на всю жизнь.

Жванецкий работал в Одессе, в Москве, но с Ленинградом-Петербургом всю жизнь связей не прерывал. Регулярно участвовал в фестивале сатиры и юмора «Золотой Остап», творческих вечерах в Октябрьском. «Театральное крещение» тоже было связано с городом на Неве, где в 1974 году по его пьесе в Театре комедии имени Николая Акимова был поставлен спектакль «Концерт для…» Однако у спектакля из-за проблем с цензурой оказалась очень короткая жизнь. А несколько лет назад в Театре имени Веры Комиссаржевской был поставлен спектакль «В осколках собственного счастья» по новеллам Михаила Жванецкого. В постановке Григория Дитятковского были объединены произведения Жванецкого разных лет. Однако принцип действия остался прежним: как и в «Концерте для…», персонажи, собираясь на репетицию оркестра, рассказывают свои истории, которые сплетаются в прихотливую вязь жизни страны.

Спектакль «В осколках собственного счастья», считают в пресс-службе театра, интересен зрителям разного возраста: проза Жванецкого — не сиюминутный феномен эстрады, но глубокая философская литература на все времена, давно ставшая классикой.

На премьере присутствовал автор, и это стало прекрасным подарком для зрителей. Делясь впечатлениями после просмотра, Жванецкий сказал: «Композиция сложилась, это настоящий спектакль, и я от него в восторге, особенно от второго отделения. В первом я сам себе немножко противен, потому что слышу свои давние произведения. Первое отделение — из того первого спектакля, который прошел всего шесть раз. А второе — это уже наша жизнь, и его не надо сравнивать с той первой постановкой».

— Мы стали единственными в России, кто поставил на сцене Мишину пьесу, — рассказал художественный руководитель комиссаржевки Виктор Новиков, друживший со Жванецким больше полувека. — Получился настоящий спектакль, а не чтение рассказов сатирика с подделкой его интонаций. Миша не раз говорил, что ему понравилось. Этот спектакль по-прежнему идет в театре, его любят зрители. Кстати, мистика или нет, но за несколько дней до его смерти в наш театр пришла посылка от Жванецкого. Сам он уже очень болел, и посылку отправила его жена. Миша прислал несколько экземпляров своей последней книги «Одесский пароход» с автографами. Каждая подписана рукой автора. Мы не забудем его знаменитые фельетоны и монологи, которые во все времена остаются острыми и актуальными, до слез смешными и немного грустными».

Анатолий Королев: «Жванецкий — передвижная Одесса. Он впитывал юмор Одессы и выжимал у нас, в Москве». Виктор Ерофеев: «Его творчество: одесская улыбка, открытая и доброжелательная, и лукавство».

Вспомним несколько его крылатых цитат:

— Трудно войти в историю, но легко вляпаться.

— Наши беды непереводимы.

— Врач и больной смотрят друг на друга с одинаковой надеждой.

— Я так стар и спокоен, что желаю вам счастья.

— Мыслить очень трудно, поэтому большинство людей судит.

— Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья.

— Все идет хорошо, только мимо.

— Чистая совесть — признак плохой памяти.

— Красиво жить не запретишь. Но помешать можно.

— Рожденный ползать — везде пролезет.

— Главное — не перейти улицу на тот свет.

— Не водите машину быстрее, чем летает ваш ангел-хранитель.

— Ну, пробил ты головой стену… И что ты будешь делать в соседней камере?

Разве Жванецкий только сатирик? Он мог быть философом, просто задушевным собеседником, своим парнем, в его миниатюрах много лирических строк. В семидесятые он писал:

«Я люблю Новый год. Люблю, потому что зима. Все бело. Падает снег. Все под снегом. И в новом районе, где я живу, открываются новые пути. Каждый идет не по асфальту, а как удобнее».

Вопреки всему идти не заранее проложенными дорогами, выбирать свой путь — это и есть вольнолюбивый дух шестидесятых. И в этом весь Жванецкий.

В новые времена он честно говорил о том, как вырождается юмор на российском телевидении:

«Теперь — система рейтингов, будь она проклята. Вы любите публику, публика тащит вас вниз, — и вы скорее спускаетесь еще ниже, чтобы все-таки быть впереди, хоть и вниз… Опускаетесь ниже пояса, ниже половых органов…»

В 2015 году на церемонии вручения премии «ТЭФИ» он выступил с монологом «Девушка и дедушка» с сатирой, бьющей в ту же точку:

«Это телевидение, это не для умных, дед. Для рейтинга в лоб надо. Дома будешь намекать бабке своей, а с экрана — репризой в дых!»

Реакция присутствующих не позволила сатирику дочитать монолог до конца. Его выступление вырезали из записи трансляции, показанной на телевидении. И все-таки Жванецкий сказал то, что хотел сказать.

Он всегда так жил.

«Это астрономы поделили жизнь на годы, а она идет от книги к книге, от произведения к произведению, от работы к работе, и если уж оглянуться, то увидеть сзади не просто кучу лет, а гору дел вполне приличных, о которых не стыдно рассказать друзьям или внукам где-нибудь в саду когда-нибудь летом за каким-нибудь хорошим столом».

«Увидеть позади гору приличных дел» Михаилу Михайловичу в полной мере удалось. Мне грустно, что он ушел. Радостно, что он жил среди нас.